Книга Фокусницы [Куклы; Колдуньи] - Буало-Нарсежак

глазами контракт, скорее для того, чтобы иметь возможность подумать о чем-то другом.

— Здесь речь в основном обо мне, — заметил он.

— Господи! А если она сбежит от нас до окончания срока контракта?

У Дутра свело спину, под кожей окаменели мышцы.

— Почему она должна сбежать?

— Ну хорошо, — сказала Одетта нерешительно, — подпиши все же…

Он замотал головой, как бык, которого одолели оводы. Одетта снова подсунула ручку.

— Подписывай! В нашем положении…

Опять они посмотрели друг на друга, с уже нескрываемой ненавистью.

— Ты свободен, — снова заговорила Одетта. — Но ты не можешь отказаться. Если бы ты не влюбился…

Он подписал бумагу одним росчерком, прорвав ее в двух местах, взял бритву и вышел. Два дня он ни с кем не разговаривал. Ночью, когда караулил Владимир, он ходил купаться, пытаясь загасить пожиравший его огонь. Он заплывал далеко в море. По теплой фосфоресцирующей воде пробегали искры. Он лежал на спине и смотрел на звезды. Он слышал, как неподалеку, поднимая волны, проходили катера. Толчок, форштевень врезается в хрупкую плоть, и все кончено. Но он совсем не хотел умирать. А чего же он хотел? Над головой качалось небо. Он лениво пытался найти ответ. Когда-то за него ответил Людвиг, крикнув: «Липа, жульничество!» Но уже слишком поздно, чтобы бросить все.

Выходя на берег, Дутр одевался в расщелине среди скал. Он устал, но совершенно не испытывал облегчения и подолгу лежал без сна на кровати, растирая ладонью грудь, в которой опять разгорался огонь.

Потом был Тулон. Огромный кинотеатр, где публика сидела слишком далеко от сцены. Эффектные номера не доходили до нее. Люди разговаривали, сосали конфеты. Несколько вежливых хлопков раздавалось после номера с букетами и голубками. Далекий звонок призывал зрителей, застрявших в буфете. Дутр спешил, опоздавшие пробирались на свои места. Последний фокус, последний поклон. Занавес падает. Надо быстро освободить площадку. Появлялась Одетта, ловко собирала реквизит, отбрасывающий нелепые тени на висящий за ними экран. Свет медленно гас, и едва они доходили до запасного выхода, как за их спиной громом взрывалась музыка. Освещенный занавес закручивался складками, раздвигался, появлялись титры, а потом раздавались настоящие аплодисменты, в которых было все: удовольствие, любопытство, нетерпение. Овации катились по темному залу, подталкивали в спину Дутра и Грету, бредущих вслед за Одеттой. Владимир забрасывал вещи в грузовичок. Потом они втроем шли в кафе. Половина одиннадцатого. Слишком рано возвращаться в фургоны. Они не привыкли к такому распорядку дня и все сильнее ощущали, что они потеряли. Одетта выпивала одну рюмку, вторую, третью. Она спешила воздвигнуть между собой и окружающими стену неуловимого опьянения. Грета и Дутр довольствовались пивом. Они предавались своим мечтам, время от времени извлекая сигарету из пачки, лежавшей между ними на мраморном столике. Музыканты, изображавшие цыган, наигрывали венские мелодии. Дутр тайком разглядывал щеку Греты. Может быть, Хильда не умерла? Может быть, она вскоре присоединится к ним? Может, вернется прежняя жизнь? Но ведь прежде был ад. А теперь?

— Грета!

Она делала вид, что не слышит. Смотрела на порт, на корабли, на простор — так смотрит животное на привязи. По тротуару проходили моряки. Она вытягивала шею, провожая их взглядом. Она никого не слышала, замкнувшись в скорби и озлоблении, как в крепости. Плакать? Унижаться? Взять ее силой? А потом? Самое ужасное то, что у них не было будущего.

Они молча возвращались по бульварам. Ветерок с гор доносил запах теплой земли, иногда — горелых листьев.

— Спокойной ночи!

Каждый забирался в свой фургон. Каждый зажигал маленькую лампу. Каждый мог вновь обрести свое настоящее лицо, свою настоящую муку — так раскрывают книгу на заложенной ранее странице. Одетта, без сомнения, занималась подсчетами. Грета, рухнув на подушки, вновь и вновь прокручивала в памяти все то же паломничество на берег ручья. Дутр шагал. Ему удалось в конце концов проторить дорожку, пересекающую фургон по диагонали. Он шагал по ней, засунув руки в карманы, иногда останавливаясь без всякой причины около фрака, висящего на стене, или около мотка веревки. Следовало бы выкинуть эту веревку. Совершенно немыслимо пользоваться ею после того, как Хильда… Да к тому же номер с индийским канатом все равно не сделать. В кинотеатрах нет нужных механизмов. Дерешься голыми руками… и проигрываешь! И куда же, интересно, они поедут после Тулона? Одетта писала старым друзьям, старалась поддержать падающий престиж семьи Альберто. Но время было неподходящее. Кроме того, им задавали тягостные вопросы; все хотели знать, почему Одетта отказалась от блестящего номера с Аннегрет; говорили, что молодой Дутр еще далеко не так хорош, как его отец, и что в такой ситуации…

После Тулона был Сен-Максим. Контракт на восемь дней в казино. Дутра и Грету принимали хорошо. Дутр расхаживал среди столиков под восхищенными взглядами отдыхающих, ловко жонглируя зажигалками, пудреницами, показывал прелестные карточные фокусы. Одетта, сидя в углу, пила коньяк и следила за его выступлением. За представлением следовал критический разбор.

— Ты работаешь все еще слишком быстро, — говорила она. — Чем медленнее движения, тем лучше. И слишком много говоришь. Представь, что я зрительница. Давай, подойди ко мне. Ну… Вот ты наклоняешься… И старайся не пялиться на женщин с видом наглого самца! А эта идиотка?! Она совсем одеревенела, как шпагоглотатель!

Грета слушала замечания молча, однако наотрез отказалась участвовать в номере «передача мыслей».

— Ну послушай, — говорила усталая Одетта, — ты же видишь, никакой опасности нет!

Она поняла, что попусту теряет время. Дутру везло не больше.

— Hilda… morden.

Он перестал настаивать на своем. Однако призвал в свидетели Владимира, смазывающего ступицу колеса:

— Вот услышат люди, и что они подумают?

Владимир удвоил старания. Дутр сел рядом с ним.

— А ты, Влади? Что ты думаешь?

Владимир взял банку со смазкой, тряпки, гаечные ключи и перешел к другому колесу. Дутр поплелся за ним.

— У тебя есть хоть какая-нибудь мысль? Объяснение?

— Владимир нет умный.

— Ты бы мог помочь мне уговорить Грету.

— Владимир занятый.

— Послушай меня, Влади. Это важно. Ты даже не знаешь, как это важно! Ты считаешь, Хильду убили?

— Уверенно, — произнес Владимир.

— Хорошо. Тогда кто? Ты помнишь, как все это было? Мы прекрасно видели друг друга, а Грета мыла посуду. Значит, только она не может понять… Вот почему она мне не верит. Я напрасно стараюсь ей втолковать. Я чувствую, сумей я ей объяснить, она бы вернулась ко мне. Ты и вправду думаешь, что Хильда не могла себя задушить?

— Я верю.

— Даже если бы сильно затянула петлю?

— Она не сделать… Владимир уже видал… в тюрьме…

Он погрузился в работу, испытывая ужас перед